|  С Евгением Дзичковским беседует корреспондент сайта "Футбольный мир"
-В качестве пролога зачитаю Вам слова Вашего коллеги по «Спорт-Экспрессу» Игоря Рабинера: «Возьмем Евгения Дзичковского. Он до 33 лет был кадровым военным. Уволился из армии, будучи подполковником вооруженных сил. Никакого журналистского образования. Но журналист феноменальный». Как произошел этот переход от кадрового военного к феноменальному журналисту?
-Структура перехода была очень простой. «Спорт-Экспресс» набирал по конкурсу сотрудников. По-моему, это был последний раз, когда подобный шанс предоставлялся практически людям с улицы. Я узнал об этом конкурсе, приехал поучаствовать. В первый день не попал – очередь была огромная. На второй день я совершенно случайно поехал в Москву. Вообще, я слабо верил во всю эту затею. В моей голове была простая мысль читателя: «Зачем набирать людей с улицы, если у каждого человека в газете есть братья, сестры, дети и так далее?».
Так вот. Приехал случайно в Москву, проходил мимо места, где проходил конкурс. Занял очередь за три часа. Позанимался своими делами, вернулся. Прошел собеседование. Кстати, с Юрой Бутневым (именно он оказался моим «крестным отцом в «Спорт-Экспрессе»). Меня попросили написать отчет о матче «Спартак» -«Реал». Было это в декабре 1998-го года. Отправил заметку в редакцию. Редакция добросовестно молчала месяца три-четыре. Потом позвонили, сказали: «Приезжай, мы тебя попробуем». Я попробовался. Еще месяца через четыре получил предложение войти в штат. Эти четыре месяца я совмещал две работы. И после предложения понял, что надо менять свою жизнь.
Уволился из армии «с кровью». Стал журналистом.
-Кем и как Вы служили?
-Я окончил ставропольское училище связи. По распределению попал в калужскую область в город Балабаново (там спички делают). Послужил там четыре года, затем меня перевели под Москву, в Одинцово (помогли сокурсники). Служил под Москвой.
Личного состава у меня в подчинении не было. Были гражданские служащие, 70 человек. Заканчивал службу я дежурным по связи, нес боевое дежурство.
Подполковника я получил перед самым увольнением. А так был майором. Когда стал увольняться, мне сказали: «Как же так? Тебе скоро подполковника получать, а ты увольняешься!». Я ответил, что именно поэтому и пришел как раз в это время. Чтобы мой уход не выглядел таким образом, будто я получил свое и сваливаю.
Вообще, в это время было много «заморочек». Конец 90-х – сложное время. Куча всяких приказов. Мне предлагали даже увольняться «через тюрьму».
Я объяснил, куда ухожу. Мои собеседники пожали плечами и сказали: «Это мы, пожалуй, не переплюнем».
Квартира у меня на тот момент была. В бытовом плане я был «воспрявший духом». Мне сказали, что раз удержать меня невозможно, а служил я неплохо, то мне присвоят подполковника, а через месяц уволят. Я согласился. Обошлось мне это дело в бутылку коньяка. Вот так я один раз и надел подполковничью форму.
-У Вас не было никакого разочарования в армии? Мой отец – тоже военный, уволившийся в чине подполковника. Мне часто доводилось разговаривать с людьми, когда-либо носившими погоны. Многие из них обижены на Вооруженные силы. А Вы?
-У меня не было никакой обиды. Наверное, потому что я никогда не воспринимал армию в «муштровом» смысле. Это было просто место работы. При этом место, в котором служило и служит много замечательных людей. Принято считать, что в наших войсках «тупые» люди. Так вот процент идиотов в армии не выше, чем в обычной жизни, если не ниже.
Я просто служил. Другое дело, что это было «не мое». Осознал я это не в 33 года, а чуть раньше. У меня не было рвения, каких-либо особых амбиций и эмоций. Наверное, многие люди так трудятся. Ведь работа бывает любимая и нелюбимая. И когда подвернулась любимая, то выбора не было. Я стремглав собрал руки в ноги, пережив при этом несколько неприятных разговоров с женой. Она, естественно говорила: «Какой ты журналист, куда ты лезешь? Тебе же там даже платить будут меньше, чем в армии!». На что я ответил: «Ты знаешь, даже если бы мне совсем не платили, я бы все равно какое-то время там бы поработал». Это ее тоже окончательно сломало. Так все получилось.
Смысл обижаться на армию? Ведь она существовала в рамках страны, где творилось то же самое.
-Вы поступали на службу в одну армию. Армию, которая была значима в плане признания. И потом она превратилась в то, во что превратилась. Вам не было обидно в это время?
-Я не могу назвать это обидой. Я видел, что происходит с Вооруженными силами. И, конечно, «за Державу» было обидно. Рушилось все, и вместе со всем - армия. Рушился авторитет, в том числе и материальный, который имели военные. В конце союзных времен они неплохо получали, ходили выглаженные, с погонами. Это была элита, «белая кость». А потом мы все стали какими-то ободранными, как кошки, не кормленными, три месяца не получающими зарплату.
Все наслаивалось одно на другое. И непонятно, что было сильнее. То ли боль от государственной ямы, куда все сыпалось, то ли реальное чувство голода. У меня ребенок родился в 1996-м году. Так не на что было не то, что «Памперсы» купить, кормить не на что было. Одна пара джинсов на два года. Я не жалуюсь, но так было.
Приходилось подрабатывать в нарушение всех приказов. К счастью, до нелегальных заработков я не доходил. Но так, урывками, приходилось охранять армянские магазины. Нормально, жил как вся страна. С другой стороны, весело – молодой был. Трудности преодолевались.
-Попытаюсь понять, как Вы осознали, что Вашим любимым делом является журналистика. Кем Вы мечтали быть в детстве?
-Точно не космонавтом, летчиком или пожарным. Такого не было. Мечтал быть актером. Смотрел телевизор, и мне нравились многие советские звезды экрана. Что-то меня в этом привлекало.
А в училище попал следующим образом. Я сам родом из Краснодара. В тот момент, когда все подростки проходят конфликт отцов и детей, мне захотелось свободы. И тут мой одноклассник мне говорит: «Есть в Ставрополе училище, там космонавтов готовят». Мы, хоть я и не мечтал быть космонавтом, пошли в военкомат и подали документы. А когда выяснилось, что готовят не космонавтов, а связистов, одноклассник заметил: «По крайней мере, нас научат телевизоры чинить, будет профессия». И поехал я учиться чинить телевизоры.
Чинить, правда, так и не научился. До космонавта тоже, вроде, не дорос. Но это была хорошая школа. Там очень серьезно взрослеешь. Когда поучился год-два, начало становиться жалко потраченного времени. Доучился, распределился, женился. Жизнь шла по проторенной дорожке. Там даже мысли не возникало: любимая работа или нелюбимая? Хорошо, что хоть какая-то была.
Но с начала 90-х я стал фанатом одного очень хорошего дела: газеты «Спорт-Экспресс». Я всегда был болельщиком, в хорошем смысле этого слова. Но фанатом стал не спорта, а именно газеты «Спорт-Экспресс». Мне ее привозили на службу люди, которые ездили в Москву. Я их вечно озадачивал деньгами, а они бегали по киоскам. В отпуске таскал семью, перед тем как идти на море, в дальние уголки Сочи, где были прикормленные мною киоскеры.
И когда люди, которые мне казались богами, сказали: «Приходи, мы тебя попробуем», вариантов не было никаких. Пятки засверкали, и я сказал армии: «До свидания». Естественно, сейчас не жалею.
-А в каком возрасте Вы впервые начали писать? Хотя бы для себя, «в стол»?
-Только когда пришел в газету. До этого лишь был в училище редактором боевого листка. Писал заметки из серии: «Курсант Иванов сегодня начистил на два ведра картошки больше, чем курсант Сидоров».
Я никогда не писал. Просто не было на это времени. А пытаться понять, могу ли это делать – я считал это неправильным. Потом, когда возникла возможность попробовать, я попробовал. Что-то стало получаться.
Меня тянуло в газету, тянуло к спорту. Но писать, повторюсь, я начал только когда пришел в «Спорт-Экспресс».
-Сейчас Вы осваиваете, причем весьма успешно пространство подкастинга на сайте «Спорт-Экспресса». Как родилась идея и на что она направлена?
-Идея родилась не у меня, а у руководителей нашего сайта. Они ищут разнообразные способы продажи нашего товара, наполнения сайта. Решили попробовать такие небольшие 5-7 минутные выступления. Я, честно говоря, никогда не интересовался количеством «кликов», которое собирает тот или иной выпуск.
Чем больше на прилавке сортов колбасы, тем больше у него толпится людей. Затея с подкастами – что-то из этой серии. Нужно это, чтобы предложить более широкий спектр общения с читателями. Не только текстовый и видео, но и аудио.
-Вам не кажется, что в ближайшее десятилетие газетный жанр может себя исчерпать, и мы перейдем на более медийное интернет общение?
-Мы точно говорим о жанре, а не о форме?
-О жанре и о форме. О том, как мы с утра покупаем в киоске бумажную газету, которая еще пахнет типографской краской, и читаем ее. Не надеваем наушники и слушаем те же самые новости в цифровом формате.
-Газетная форма, безусловно, отмирает. Это все понимают. Печатные издания в каком-то виде сохранятся. Но, возможно, будут существовать на рекламные деньги. Может быть, станут бесплатными.
Но жанр газетный, я в этом абсолютно уверен, не отомрет никогда. Он будет существовать в любом виде.
Что такое этот самый жанр? У него существует две разновидности. Первая, это перенос журналистом информации от ее обладателя к читателю. Вторая: журналист выступает эмиттером мысли. Ее передатчиком. Продуцирует мысли. А спрос на мысли, идеи и взгляды не иссякнет никогда. Людям хочется сверять свои взгляды с чужими. В том числе с профессиональными, взглядами журналистов. Читателям, иногда, хочется видеть не то, о чем они думают. Хочется иногда сердиться от того, что мысли не совпадают, и радоваться от того, что совпадают. В этом смысле жанр не отомрет совершенно точно.
-Я правильно понимаю, что журналист – небольшой режиссер. Который острее и ярче, чем его читатели видит проблему и вокруг нее собирает свой взгляд?
-Насчет остроты видения проблемы я не уверен. Во-первых, журналисты бывают разные. И степень их погружения бывает разная. Журналист может прийти на работу и его попросят к вечеру написать полосу о, скажем, клубе «Норвич сити». Журналист обалдеет, но что-то напишет. Другое дело, что это вряд ли будет глубоким материалом.
А вот насчет линии режиссера в творчестве каждого журналиста я абсолютно согласен. Подача информации всегда должна быть срежиссирована и по смыслу, и вербально. У хороших режиссеров получаются хорошие заметки. У нехороших – нехорошие.
Вдумайтесь, даже если переставить в заметке слова (слова, а не мысли), то она зазвучит абсолютно по-другому. Из нее уйдет определенная напевность, появится другой ритм и размер. Это тоже режиссура. И выбрать форму подачи тоже важно.
-Вы человек, который пришел в журналистику без журналисткого образования. Хочу задать Вам следующий вопрос. Журналистика как наука вообще существует? Почти все известные мне замечательные журналисты не имеют специального образования. Это талант, который либо есть, либо его нет?
-Я действительно не учился на журфаке. Поэтому не могу сказать, что и как там преподают. Думаю, что самое важное в преподавании на этом факультете – показать студентам спектр лучших образцов. И каждый сможет сделать свою выжимку.
Журналист, не имеющий образования, вынужден сам искать подобные образцы. Выбирать из понравившихся ему мыслей, книг, фраз. А в университете преподаватели раскладывают материал перед людьми и могут рассказать, что «хорошо», а что «плохо. Что ценится, а что не ценится. Такое образование, конечно, помогает сэкономить время.
Но журналистика состоит из двух вещей, которым невозможно научить. Первая – грамотность, которая закладывается гораздо раньше журфака МГУ. Вторая – жизненный опыт и умение увидеть. Ведь смотреть и видеть – разные понятия. Смотрят все. Видят – не все и не всё.
-Игорь Рабинер в своем интервью сказал, что журналистика стала слабее из-за общей несвободы в стране. Геннадий Орлов поправил его, отметив, что в спортивной журналистике запретов никогда не было. Все же, сравнивая 1998-й год, когда вы пришли в «Спорт-Экспресс», и нынешнее время, было ли вам тогда «веселее» и проще работать?
-Насчет веселее – пожалуй, соглашусь. Свободы было больше. Как и возможности что-либо ухватить в различных ситуациях.
Вспоминаю, как в свое время шла предвыборная борьба между Толстых и Колосковым. Какие были выборы, как мы следили за котировками РФС. Привлекали Найденова с Овчинниковым. Люди говорили больше, чем сейчас. Были более раскованны. А для журналиста это хлеб. Чем больше эмоций он описывает, тем лучше получается материал.
Вспоминая двое последних выборов президента РФС, думаешь: «Скука смертная». Многие вещи не очень приятны. Понятно, чем все закончится. Серая масса проголосует так, как она запрограммирована. Мы никогда не узнаем, какими путями выдвиженец прошел на свое место. Мы можем догадываться. Но нам никто не скажет, что это именно Сидоров выдвинул Иванова. Жизнь страны накладывает отпечаток на деятельность журналиста.
Вместе с этим я бы хотел сказать, что в настоящий момент свобода спортивной журналистики определяется только отсутствием или наличием доказательств. Многие темы не освещаются не потому что они запретны, не потому что журналиста за них побьют, а потому, что ему просто нечем доказать свою правоту. Все знают, что есть договорные матчи. Известно часто, какие это матчи. Дело доходит даже до сумм и фамилий игроков. Но если у нас нет на руках доказательств, то мы элементарно подставим себя и издательство.
Есть еще один фактор, который связан с ситуацией в стране. Сейчас такое время, когда критикуемым по фигу, критикуют их или нет. И в этом смысле мы достаточно свободны. Если есть доказательства – пиши. Ты продашь газету, читателям понравится. Но ты не сдвинешь этот камень. Потому что так устроена наша система. Поскольку мы не имеем возможности влиять на власть, даже переизбрать ее не имеем права, то и на критику нашу власть реагировать перестала.
В советские времена был журнал «Фитиль». «Комсомолка» разрывалась каким-нибудь фельетоном. И летели шапки. Сейчас же все спокойно. «Мели Емеля – твоя неделя». Журналистика перестала быть четвертой властью – для меня это совершенно очевидно. И это очень печально.
Сегодня уже был вопрос о развале армии. Журналистика находится примерно в той же ситуации. Есть гласность, но нет на нее реакции. Поэтому, я не скажу, что мы как-то сильно зажаты рамками цензуры. За исключением ситуаций, когда определенные силы заведомо имеют влияние на определенные издания. К счастью, в «Спорт-Экспрессе» этого нет. Я занимаюсь не ура-патриотизмом, а реально знаю ситуацию. Но есть масса примеров, когда издания контролируются либо представителями власти, либо самой властью. И вот там цензура существует, нельзя писать многие вещи. А если они будут написаны, то полетят шапки многих людей.
-Александр Гордон в свое время сказал, что цензура нужна для того, чтобы по неопытности журналисты не наступали на неизведанные мины и, таким образом, не ломали себе жизнь. Он воспринимал ее как общепринятые правила, по которым идет игра. Такую цензуру Вы можете принять?
-Могу. Но я не стал бы называть это цензурой. Мне кажется, Гордон говорил об отношениях наставника и ученика. Понятно, что если ученик токаря подойдет к фрезерному станку, то он тут же останется, как Ельцин, без двух пальцев. Кто-то должен ему сказать: «Парень, ты туда не ходи, а то бошка снег попадет, больно будет, ты суда ходи». Цензура это? Нет. Людей не лишают права слова. Им по-дружески подсказывают. Цензура – это запрет на собственное мнение, на правду. И этот запрет у нас в стране существует. В том числе и в спортивной журналистике. Но, повторюсь, в моем издании он менее выражен.
-Евгений, существует ли в нынешнем российском обществе идеология и, если нет, то нужна ли она?
-Нет, идеологии у нас не существует. Есть эрзац идеологии. То, что власть хотела бы ставить вместо идеологии. Форма без содержания. Пустой ствол, ничем не заполненный.
Идеология должна быть внутри. В душах, в головах. А когда насаждают снаружи что-то, во что не верят сами, то это не идеология, а показуха.
Мне бы не хотелось партийной идеологии. Хотелось бы веры в общечеловеческие вещи, которую надо прививать. Но слова и то, что мы видим вокруг себя, фантастически расходятся. В таких примерах нельзя вырастить идеологию. Когда кто-то рекламирует «Ладу Калину», а ездит вместе со всеми, кто на нескольких ступенях вниз, совсем на другой машине – о чем тут можно говорить? Это какой-то PR, который не имеет ничего общего с идеологией.
Еще одна важная примета идеологии – социальный лифт. Который у нас сейчас сломан. Раньше люди знали, что если получить побольше пятерок в аттестате – то это поможет поступить в институт, хорошо закончив который, можно будет продвинуться дальше по жизни. А сейчас этого нет. Люди понимают, что окончив школу с «тройками», они пойдут в чиновники или милиционеры. А там востребованы другие качества. Черты характера из мира джунглей. А не голова, порядочность и честность. Такая «поломка» косит под корень целое поколение.
-Не кажется ли Вам, что российский футбол попытался сейчас внедрить идеологию посредством «Кодекса чести». И удивительным образом идеология была встречена дружным смехом. В чем дело?
-Представьте себе, как кто-то приходит на воровскую малину, повязывает всем галстук и выходит, успокоено вздыхая. Внедрение «Кодекса чести» - это то же самое. Стрельба из пушки по воробьям.
Я понимаю, что, возможно, идея в нем заключалась хорошая. Параллельно с PR-ом он нес в себе какой-то смысл. В том числе, и идеологический. Только идеология не внедряется бумагой и красивыми словами. Она внедряется тем, что люди видят вокруг себя. Если у нас стала нарицательной раза: «В футболе нет не берущих судей», то кодекс ее не исправит. Вот когда изменится это, то люди потянутся к кодексу. Потому что поймут, что жизнь соответствует бумаге. А сейчас дистанция между кодексом и жизнью огромна.
Когда мы видим, чем занимаются агенты, какие деньги (причем бюджетные) пилятся на футболе, когда сам футбол не на первом плане, то как это можно исправить тонкой брошюрой?
- Вы согласны с мыслью, что культура из Думы – это не культура. А культура из семьи – культура истинная, рождающая идеологию?
-Я сказал бы по-другому. Мне глубоко все равно, откуда идет культура. Лишь бы она была истинная. Не фальш-культура, а культура настоящая.
Если она будет идти из Думы, я с этим соглашусь. Только для этого Дума должна быть не такой, какая она сейчас есть. Всегда есть семья и школа. Есть внешние воспитывающие факторы и семейные. И чем они плотнее друг с другом сочетаются, тем лучше.
Не существует плохих и хороших людей. Мол, в Америке они все хорошие, а у нас плохие. Люди везде одинаковые. Со звериными повадками. С желанием сморкнуться в Большом театре. Просто в одной ситуации людям стыдно это делать, а в другой не стыдно – общество допускает подобные вещи. Любой народ ведет себя так, как ему позволено. Я имею в виду мораль, закон и настроения в обществе. Отсюда культура и берется. А кто ее насаждает? Да пусть все вместе насаждают, лишь бы хоть кто-то насаждал.
-Недавно Вы в своем подкасте сказали следующую фразу: «Хотим быть Европой, являясь, по сути, Азией». Вы не могли бы ее пояснить?
-Ничего глубокого за ней не стоит. Те люди, которые имеют возможность выезжать в Европу, видят там спокойствие. Возможность почувствовать себя человеком. Понимание правил игры. Ты приходишь, садишься, пьешь кофе, тебе улыбаются. Знаешь, что если ты будешь человеком, то и относиться к тебе будут по-человечески.
А мы являемся Азией в смысле устройства нашей нынешней жизни. Когда есть Чингисхан и жесткие законы орды. При том, что живем мы не по написанным законам, а по каким-то другим. Вот это я и называю азиатчиной. Пусть не обижаются на меня казахи, узбеки и туркмены. Речь совершенно не о ширине глаз, а о цивилизованности.
Другие устои. В Европе не принято иметь четыре жены, а в Азии принято. Министр ФСБ Германии не может себе позволить устроить день рождения на миллион долларов с приглашением группы «Scorpions», а у нас может – вот где разница.
-Но в стремлении в Европу ведь нет ничего плохого?
-Людям свойственно его иметь, и надо его иметь. Дело в том, что есть граждане, которых устраивают наши азиатские конструкции. Они строят Европу в своей отдельной квартире или даче за счет того, что все остальная страна остается в Азии. Им выгодно это разделение. Если будет по-другому, они не смогут быть выбраны.
Приведу простой пример. У меня в розетке 170 вольт. Потому что между подстанцией и домом – гаражи, в которых красят машины и делают пластиковые окна. И кому жаловаться? ЖКХ исправно берет деньги за теплую воду и так далее. К кому бы ты не пошел, тебя пошлют или положат под сукно. Милиции вообще не до того с ее нынешними проблемами. Прокуратуре некогда – она борется со следственным комитетом. Это я и называю Азией. Условия жизни народа. Они азиатские.
-Что в современном мире Вас заставляет «резонировать»? Что Вас раздражает, что Вам наиболее неприятно?
-Несправедливость. Причем любая. Когда чья-то свобода залезает в свободы других людей, меня это заводит и бесит.
-Какой фразой Вы можете охарактеризовать последнюю пятилетку российского футбола? Эпоху, начавшуюся с приходом Гуса Хиддинка и закончившуюся первым годом Сергея Фурсенко?
-«Движение не туда». Не в ту сторону. Мы обрастаем надстройками, но базисно пятимся назад. Я имею в виду бюджетную форму финансирования и усиление негативных явлений в футболе. Какие бы рейтинги мы бы не били в футболе, бьем мы их благодаря бюджетному финансированию. Когда денежные источники иссякнут или отвалятся, как в «Сатурне», мы останемся у разбитого корыта. Потому что не создали ничего. Все на глиняных ногах.
Я исключаю сейчас случаи частных клубов и их некоторой активности в плане строения стадионов.
-Представим себе ситуацию, что пять лет назад Вас бы избрали президентом РФС. С чего бы Вы начали?
-Сложный вопрос. Я не представляю себя в роли президента РФС. Ни тогда, ни сейчас. По одной простой причине: я бы, скорее всего, отказался. Просто потому, что тяжело в нынешних рамках быть президентом и пытаться что-то изменить.
Кстати, вот плюс Фурсенко. Он не отказался. Если он действительно хочет что-то исправить, то его согласие на эту должность, это поступок, вызывающий уважение. А если он хочет стать частью системы, то это не имеет никакого отношения к футболу. Время покажет, прав он или не прав.
Что я сделал бы? Наверное, все-таки постарался бы внедрить каноны честности и справедливости. Конечно, это слишком обширно, попунктно у меня не существует никакого плана. С чего начинал Линкольн в США? С декларации независимости и билля о правах. Но он их не просто напечатал, как «Кодекс чести», а занялся внедрением его основ в повседневную жизнь. С этого надо начинать и в футболе, и у нас в стране.
-Кого в современном мире Вы можете назвать героями? Кто те люди, увидев чьи портреты, Вы не улыбнетесь и не пройдете мимо них?
-Не знаю насчет портретов. Ведь можно пройти мимо, но при этом сохранить уважение к человеку.
Я, как ни странно, назвал бы фамилию Горбачева. Который, совершив массу ошибок, был и остался человеком, а не монстром. Чего не могу сказать о некоторых других руководителях страны.
Назвал бы и каких-нибудь творческих людей. Но это не героизм, а преклонение перед их талантом.
Американский пилот, который самолет на воду посадил – герой. Человек, который держал взлетную полосу полтора года, и потом на нее сел самолет, и благодаря этому, было спасено много жизней – тоже герой.
О СЕБЕ
-Ваша самая характерная черта?
-Сострадание.
-Качество, которое Вы больше всего цените в мужчине?
-Ответственность.
-Качество, которое Вы больше всего цените в женщине?
-Умение не предавать.
-Где бы Вам хотелось жить?
-Там, где живет моя семья. В данном случае, в России, в городе Одинцово.
-Ваш любимый писатель?
-У меня нет любимых писателей. Есть несколько десятков книг, которые мне очень нравятся. По работе со словом я бы отметил Набокова.
-Какова Ваша мечта о счастье?
-Чтобы жить не скучно было.
-Ваш девиз?
-Не знаю, как ответить. Либо сказать, что девиза нет, либо что-то «сморозить»…
-«Делай, что должно и будь, что будет» - это про Вас?
-Это не мой девиз, но с этим я полностью согласен. По крайней мере, я стараюсь делать именно так. А считать ли это девизом? Не знаю.
|
