 -Расскажите о том, что представлял собой «Зенит» конца 80-х – начала 90-х, из которого вы уезжали? Какая это была команда?
Всегда не очень приятно ворошить прошлое. Тем более, то прошлое, которое было не самым приятным.
С 1987-го года то, что происходило в «Зените», можно было назвать деградацией. Деградацией прекрасной звездной команды. За три года у нас сменилось шесть тренеров. После ухода Садырина никто не смог управлять командой, никто не смог стать вожаком. И, имея прекрасных футболистов, команда скатывалась вниз. Для меня, как и для очень многих, это время тоже стало временем деградации, прежде всего в спортивном плане. Было желание покинуть «Зенит», играть в других местах. Но в те времена нам было очень сложно куда-нибудь уйти. Особенно тем, кто родился и вырос в этом городе. Существовали методы запугивания, мол «мы тебя дисквалифицируем, все равно играть не дадим». Поэтому приходилось, скрипя зубами, выполнять свой долг. Но какой-то радости от игры с 88-го года уже не было.
Когда в конце 90-го года в очередной раз сменилось руководство, пришлось с ним расстаться. Я сказал, что больше играть не хочу. И за два месяца до конца сезона я закончил свои выступления, и думал о будущем вне футбола.
-Думали завершать карьеру?
А что делать, когда тебе говорят, что никуда не отпустят? Меня приглашали и киевское «Динамо», и «Спартак». В 89-м году я почти уехал в Днепропетровск. Но сменилось руководство в «Зените», сменились приоритеты и меня вернули обратно. Становишься мячиком для пинг-понга. Могли послать куда угодно, особо не спрашивая твоего мнения. А я по своей натуре всегда очень тяжело переживал ситуации, в которых не имел права голоса.
Это был период, когда я хотел играть, дальше развиваться. Я никому ничего не был должен в этом городе. Но ситуация сложилась так, что я понимал, что лучше уйти и начать все заново. Но в этот момент те люди, которые нами руководили, встали в позу. Система была такова, что легче было сгноить человека, чем дать ему возможность развиваться.
Как раз в сентябре 90-го у меня родилась дочка. И я решил, что лучше займусь ребенком и образованием. Сдал все долги и окончил институт имени Лесгафта.
-И как стал возможен вариант продолжения карьеры в Норвегии?
Он появился уже после Нового Года. В Кируне как раз играл Коля Ларионов. И мы с «Зенитом» ездили туда в августе 90-го. Сыграли две игры: одну в Швеции и одну в Норвегии. И там один шведский агент заинтересовался мной и Димой Радченко. Но Дима был молодой, о нем не могло быть и разговора. А ко мне обратились в конце декабря с вопросом, есть ли у меня желание уехать. Мне хотелось дальше играть. Было все равно: хоть в Норвегию, хоть на Мадагаскар. Я спросил: «Как это будет выглядеть?». Ведь руководство, с которым мы ездили в ту поездку, было не тем, которое стояло у руля «Зенита». Мне ответили: «Мы все уладим».
И в январе 1991-го года я выехал в Норвегию, можно сказать инкогнито. Через полгода отец прислал мне письмо с вырезкой из газеты «Ленинградская правда». Заголовок гласил: «Где мистер икс?». Под «мистером икс» подразумевался Дмитрий Баранник. В Ленинграде прошел слух, что я оказался в Норвегии. А до этого полгода меня вообще не вспоминали.
А мистер икс был в городе Нарвике, за полярным кругом. Играл в футбол в первой норвежской лиге.
-Каковы были ваши первые ощущения в Норвегии? Это был подъем или спад?
В профессиональном смысле это был, конечно, спад. Мы тренировались зимой на гаревом поле со льдом. Бутсы были со специальными набитыми нарезными шипами, чтобы по льду не скользить. Такого я до этого не видел.
Но потом я втянулся. Желание играть было огромнейшее, здоровья было достаточно. И эти преграды не казались весомыми. Но основное, что сыграло роль это упрощенность, которая царила в команде между игроками и тренерским штабом. Это был тот подход, который мы сейчас называем «профессиональным». Ты отвечаешь сам за себя, за свои действия. Сам готовишься к игре. Нет двух или трехдневных карантинов до игры. Никто не сидел на базе, уставившись в стену. Здесь мы приходили на игру за два часа. Если матч был выездным, садились на машину и доезжали за три-четыре часа до места, где он будет проходить.
Но все равно, надо было приспосабливаться к условиям. Мастерства у меня было достаточно, желания тоже. Поэтому я быстро влился в команду и неплохо провел первый сезон. Дальше я уже подписал контракт на три года, после чего должен был стать тренером. В советском спорте было заведено, что к тридцати годам человек должен заканчивать играть. Мне в 94-м году должен был быть 31 год. Я рассчитывал, что до этого времени поиграю, а дальше начну тренерскую карьеру.
-Но так не получилось…
Не получилось. Хотя последний год я все-таки был играющим тренером. Но потом у клуба возникли финансовые проблемы. Мне пришлось думать о переезде. Было много предложений, в том числе и от «Русенборга». Но мне показалось, что для «Русенборга» я немножко староват. Хотя они меня долго звали. Но Тронхейм находится в Северной части Норвегии, а мне хотелось играть ближе к югу.
Я уехал играть в клуб «Стрёмсгодсет», где провел еще три года. Играл в высшей лиге, был капитаном команды. Завоевал бронзовые медали в 97-м году. В этом же году мы выходили в финал Кубка Норвегии. Правда, проиграли «Валеренге» 4:2. Но финал Кубка в Норвегии это очень почетно.
В 2010-м году эта команда вновь вышла в финал. И мне, как последнему капитану команды, который доходил до этой стадии, звонило много репортеров. Спрашивали, приеду ли на матч. Но я посчитал, что без меня справятся.
В любом случае, это было большое событие. Я думаю, что те годы были лучшими в моей футбольной жизни, за исключением времени в «Зените» до 87-го года. И спустя десять лет я испытал вторую футбольную молодость. Хотя, мне уже было 34 года. По советским меркам – дедушка. Но для норвежского футбола и для меня это был не возраст.
После этого я оказался в Осло, в клубе «Люн». Там мне предложили трехлетний контракт играющего тренера. В «Стремсгодсете» предлагали контракт игрока, но меня интересовало то, чем я буду заниматься после. Я отыграл в «Люне» до 98-го года, а потом начал там тренировать.
В итоге, в Норвегии у меня получилось восемь сезонов. Хотя, уезжая, я думал, что потерплю здесь год или два. Но в итоге эта страна вдохновила меня на довольно-таки длинный футбольный период.
-Вы уезжали из одной страны с одним устоем в совершенно другую страну. Страну, где было проще и в футбольном, и в житейском плане. Вам пришлось как-то перестраивать свое сознание?
Расскажу первое, что запомнилось в связи с нашим переездом. Как я уже сказал, в сентябре 90-го года у меня родилась дочка. Мы уезжали из Ленинграда всей семьей. Летели самолетом до Стокгольма, оттуда до Кируна и оттуда на машине. Тогда были такие подгузники, «а-ля советские». Когда мы доехали до города Нарвика, наш чемодан распух от этих простынок. Потому что их было не выбросить, обычно их стирали, потом использовали по новой. И когда мы были в Кируне, агент позвонил тем, кто должен был нас встречать. И нам привезли подгузники! И уже в Швеции мы могли выбросить наши тряпки и надевать подгузники. С этого и началась наша западная жизнь.
Мы уезжали из страны, которая была в разрухе. Даже нам, тем, кто привык к льготам и пайкам, доставалось все меньше. А тут мы приехали в город с населением в 10 000 человек, в котором было шесть супермаркетов, заваленных всем, что мы до этого вообще не видели. Хорошо, что приехали туда уже в зрелом возрасте. А так можно было и сознание потерять.
Но как к плохому, так и к хорошему быстро привыкаешь. Нам повезло, мы попали в небольшой городок, где люди были очень доброжелательны. Со временем мы хорошо выучили английский язык. И я понял одно: если ты, уезжая за границу, что-то собой представляешь, и, в то же время ты открыт для общения, то жить можно очень легко, свободно и интересно. Если ты приезжаешь, закрываешься, смотришь только российское телевидение, ни с кем не общаешься, сидишь в четырех стенах, то через год-два у тебя не остается ни одного варианта, кроме того, как вернуться назад.
В 92-м году у меня родилась еще одна девочка. Было чем заниматься. Со временем у нас появилось много норвежских друзей, с которыми мы общались.
В то же время мы смотрели новости: CNN, BBC. Видели, что происходило в России в 91-м, 93-м году и понимали, что возвращаться особо и некуда. Поэтому надо было жить с теми условиями, которые были.
-А что заставило Вас вернуться в Россию?
Предложение «Локомотива».
Закончив в 1998-м году играть, я 9 лет отработал в Норвегии тренером. И в 2007-м году принял команду второй лиги между Осло и Драмменом, которой была поставлена задача выйти в первую лигу в течение двух-трех лет. В этом году команда с этой задачей справилась. Я отработал с коллективом 6 месяцев. Далее мне поступило предложение уехать в Москву и работать в «Локомотиве» в качестве спортивного директора.
За те годы, что я прожил в Норвегии, я никуда не просился. Но так получилось, что с председателем совета директоров, господином Липатовым, мы несколько раз встречались на сборах. У нас завязывались беседы на футбольные темы. Пару раз мы встречались, когда я приезжал в Москву и Петербург по делам. В конце концов, когда в «Локо» стали создавать новую команду менеджмента, он меня в этой команде увидел.
К тому времени я достиг того, к чему шел девять лет. Стал главным тренером. До этого отработав вторым тренером в высшей и в первой лиге. Но тут пришло предложение, от которого я не смог отказаться. Ни в материальном, ни в профессиональном плане.
Поработав в Москве, я понял, насколько это интересно и насколько я должен быть востребован здесь. Пока я занимаюсь своими делами. Но вернувшись в Санкт-Петербург, я хочу быть полезным в этом городе. Сейчас я здесь и надеюсь, что сумею еще принести пользу российскому футболу.
-Когда-то Вы рассказывали о том, что Вас сильно удивила компьютеризация спорта в Норвегии. Расскажите, пожалуйста, поподробнее.
Это было в середине девяностых. Тогда я впервые столкнулся с программой «Interplay». Ей пользуются практически все скандинавские команды. Я видел, как она развивалась, сам принимал активное участие в ее создании. Могу сказать, что меня очень удивило то, как норвежцы, понимая, что у них нет человеческих ресурсов, которые есть, например, в России, пришли к тому, что необходимо детально исследовать видеоповторы. Самое важное - найти то, в чем ты можешь быть сильнее соперника. Если не можешь взять «массовостью», то нужно искать те качества, которые можно воплотить в успех. Норвежцы начали подробно изучать соперника, искать у него слабые места. И пропагандировать жесткую зонную защиту.
Мы помним ту сборную Норвегии 90-х годов, которая многим не нравилась, но добивалась успехов. Норвежцы выступали на двух чемпионатах Мира и одном чемпионате Европы, что для такой маленькой страны является серьезным достижением.
Люди привлекли на свою сторону технику. Стали очень серьезно работать с видеоанализом как своих действий, так и действий соперников.
Кто-то говорит: «Это роботы!». Кто-то говорит «Это научный подход!». Но мне кажется, что, если есть разумный баланс в использовании технических и человеческий средств, то это дает тот успех, которого хочется добиться.
-По сравнению с тем временем сейчас в России что-то меняется? В плане отношения к футболу, профессионализма?
У России все есть. Нет одного – сильных тренерских кадров. Тех кадров, которые могли бы правильно применить технологии, существующие в мире, и традиции, изначально заложенные в советский и российский футбол. При этом, имея возможность приглашать тех, кого нужно из зарубежья.
Недостаток тренеров наблюдается, начиная от школ и заканчивая топ-клубами. Отсюда огромное количество иностранцев, которые трудятся в клубах. Если у нас работают так, как работали сто лет назад – то ничего хорошего не будет.
Деньги сейчас решают все. Любовь к футболу, это «горение», практически исчезла. Мы стали зависеть от родителей, которые платят за своих детей.
Раньше тренер был персоной, которая рассказывала, показывала и вела себя достойно. А не велась на какие-либо околофутбольные вещи. Сейчас же много агентов. А с ними умеют работать не все тренеры, не все клубы и не все школы. Все определяют люди, которые не преследуют цели развития российского футбола. Они преследуют цель «втюхать» определенного игрока. Развить его, а потом еще раз «втюхать». Посмотрите за примером Кокорина.
Поэтому у нас не растут молодые ребята. Поэтому нет выбора у главного тренера сборной страны. Тех финансовых возможностей, которые есть в российском футболе, в Европе днем с огнем не сыщешь. Но, к сожалению, мы многое используем не по назначению.
-В той же Норвегии с нашими возможностями сделали бы «топовую» сборную?
Да Вы что? С нашими возможностями одного клуба можно было бы сделать десять норвежских топ-клубов и построить еще пять стадионов.
В европейских странах деньги с неба не падают. Есть бюджеты на год. Допустим, хочешь ты купить игрока. Очень хочешь. Но у тебя нет денег. И приходится трудиться. Когда тренер приходит в команду, то он работает с теми футболистами, которые есть. Ему могут докупить одного-двух человек. Класс тренера определяется тем, что он может сделать этим составом. Купить двенадцать Марадон или одиннадцать Месси можно. Но тогда сказать, какой ты тренер будет проблематично. А если усилить игру тем составом, который у тебя есть, то ты покажешь спонсорам, что есть прогресс. Тогда на следующий год можно претендовать на увеличение финансирования. Идти step-by-step. По ступенькам вверх. Тебе доверяют, дают работать. И ты либо оправдываешь доверие, либо не оправдываешь. Но при этом клуб не разоряется и не выбрасывает сумасшедшие деньги.
У нас можно выбросить определенную сумму. И не добившись того результата, на который эти деньги давались, сделать вид, мол «ничего страшного, живем дальше». А можно поменять тренера и доплатить еще пару миллионов.
Должна быть выстроена система. Эта система должна позволять делать определенные ошибки. Но в то же время мы должны видеть, что есть прогресс. Если прогресса нет – то мы не на правильном пути.
Михаил Саламатов
|
